Так получилось, что на группу дали 2 двуместных номера. Они, конечно, огромные, и, если сильно захотеть и немножко постараться, мы сможем не пересекаться до момента утренних сборов. Но хочу ли я?

Нам удавалось избегать этих совместных ночевок, я упорно убеждал Дэвида о необходимости уединения, но в этот раз не вышло… Черт бы побрал эти отели.

Большая общая комната и 2 двери, ведущие в спальни. Раздельный сон, 2 кровати. Надо бы пойти туда, улечься. Замотаться в одеяло, включить ipod погромче и глотать пиво, пока, наконец, не усну. Надо, конечно, так будет вернее, но я все жду возвращения брата. Ведь эта пустая постель сводит меня с ума.

Я понимаю, что лучше бы пойти в номер, принять ванну, может даже с пеной, а потом сразу спать, и не отвлекаться ни на что. Но я не хочу туда. Потому что туда меня тянет больше всего. Но поддаваться своим жалким желаниям…

Не для меня... это ведь слабость. Я просто сейчас встану и уйду, закроюсь на все замки!! Мне почти удается убедить себя подняться с дивана, когда магнитный замок чуть слышно щелкает, открываясь. И через порог переступает брат. Он захлопывает дверь, да так и остается стоять у стены. И я даже знаю, о чем он думает… об этом…

Это… приходит ли это к нам одновременно, или мы с ним звенья в цепной реакции? Без разницы. Факт остается фактом. Мне не важно, почему это происходит. Я бы просто хотел, чтобы это прекратилось. Неправильно. Это слишком против правил, даже для нас.

Вот именно, братишка, вот именно. Впервые лет с 6, когда нам запретили убегать в сад босиком, мы понимаем слово «нельзя». Нам все разрешали – даже краситься и делать пирсинг, а если нет – мы нарушали правила без размышлений. «Мы прорвемся» – девиз не хуже «Живи секундой». Но вот это конкретное «нельзя» стоит перед нами Великой Китайской стеной, которую мы сами возвели.

Мы не произносим ни слова, но уже знаем, чем сегодня закончится вечер. И почти нет способов изменить ситуацию. Да и не хочу я, слишком долго мы бегали сами от себя, от друг друга.. не хочу, а должен был бы… Не в силах стоять на ногах, опускаюсь на пол, обхватываю колени и закрываю глаза. Хотя бы сегодня я не буду сопротивляться себе – пусть и буду жалеть… но завтра.

Завтра, все завтра. А сегодня будь, что будет. Я устал брести в темноте, не разбирая пути. Я хочу немножко тепла и света. Твоего. Мой братик, ты уже смирился, и я не смогу отвести взгляд от тебя, от прикушенных, как будто от боли, губ. А ведь действительно от боли, мне тоже невыносимо, и губу я тоже прикусываю. Началось. Я знаю. Яркий стыдливый румянец заливает твои щеки. Я судорожно обхватываю себя руками, в последней попытке закрыться. Но поздно.

Ты так отчаянно пытаешься закрыться руками, но поздно. Да и напрасно. Мы спустили тормоза, когда ты не поменялся с Георгом комнатами. Я смотрю на тебя, захлебываюсь этим. Хорошо, что мы вдвоем, хорошо, что наедине. В автобусах, при ребятах, после публичных выходов приходится сбегать в туалет, дрочить по-быстрому, представляя кого угодно, лишь бы не истинный объект... вожделения. Я ненавижу себя за то, что всегда срываюсь, мельком увидев свое отражение в зеркале. Какого черта, ты так похож на меня... какого черта, ты - мой брат?

Я прижимаюсь к спинке дивана и пытаюсь дышать ровно. В голове все минуты в ванной, все часы, дни, недели, украденные нами у нас самих же… Сколько их еще будет…
У нас в номере темно, только потолок иногда освещается фарами машин. Я так его хочу, что мне, будто сейчас раскаленный августовский полдень – я тону в горчащем мареве, и перед глазами цветные пятна, все дрожит, расплывается, только вот брата вижу все равно в фокусе, но не могу даже подползти к нему ближе.

В воздухе чувствуется пьянящее напряжение, дурман застилает белым комнату, только брат темным на светлом диване. Я сквозь прикрытые ресницы вижу, как он ерзает, пытаясь отвлечься от нарастающего возбуждения, как откидывает голову назад, стукаясь больно затылком о спинку дивана. Больно. Я хотел бы подползти к нему, погладить по волосам и забирая боль, целовать… Нельзя, даже не думай!

Сил больше нет, братик, я сдаюсь, мы же оба проиграли, сегодня, как на войне, нет выигравших. Пальцы дрожат, и я готов оторвать верхние пуговицы, лишь бы получить хоть немного воздуха в легкие. Ремень я благополучно не вдевал уже после душа, а молния не ломается, разъезжается с взжиком, тихим, наверное, но мне кажется, что этот звук, как и дробный стук моего сердца, слышит вся гостиница. Приподнимаю бедра и прямо с трусами сдергиваю до колен джинсы. Я решаюсь поднять на тебя взгляд, только закончив свои манипуляции с одеждой, и наблюдаю, как ты, повторяя мои стремления, сражаешься с болтами, на которых крепко держатся твои джинсы, даром кажется, будто наступишь на штанину и ты останешься в одних боксерах. Как сейчас…

Это смотрится, наверное, очень забавно: 2 парня сидят со спущенными штанами пыхтят, как после 5 км по школьному стадиону. Да это было бы крайне забавно, если бы не стоял в горле комок, а глаза не так устали от постоянных смаргиваний непрошенных слез.
Мы дотрагиваемся до себя синхронно и чуть дергаемся, хрипим в унисон, у меня же давно колом стоит, и у тебя, знаю, тоже. Мы когда-то с тобой фильм смотрели, где главный герой сказал, если сначала на руке посидеть, чтобы затекла немного, а потом уже начать трогать себя, возникнет ощущение, что не свои, чужие руки ласкают. Я даже делаю так иногда, когда один, да помогает вот мало, а сейчас на такие ухищрения и вовсе времени нет. И желания обманываться тоже. Я и так слишком хорошо знаю, нет, догадываюсь, как бы это могло быть, если….

Если бы только мог сесть рядом… если бы я мог прикоснуться, горячо и нежно, а ты - ко мне. У тебя подушечки пальцев не такие как у меня, огрубевшие, зато руки сильнее… Мне кажется, я не имею права даже представлять, как это можешь сделать ты. Я не хочу обманываться, поэтому я провожу ладонью по члену вверх, я не воображаю, что это мой брат, я просто смотрю ему в глаза. Медленно обхватывая пальцами, я уже не верен, что помню свое имя. Только твое. На выдохе.

Ни один минет самой роскошной девочки не сравнится никогда с твоим безумным взглядом. с осознанием, что ты так безумно близко, всего лишь в тройке метров от меня, я дотрагиваюсь опять до члена, поглаживаю, обхватываю, двигаю вверх–вниз-вверх, раздвигая колени, выгибаясь.

Мне воздуха не хватает. Мне сил не хватает. Мне тебя не хватает, но ты так близко, и я могу видеть тебя и улыбаться тебе. Я мог бы улыбаться тебе, если бы губы не кривились в безумной ухмылке в реакцию на движения ладошки вниз-вверх-вниз.

Я в каком-то бреду, губы пересыхают, а я все качаю себя рукой, лепеча твое имя.

Бессильно выдыхаю «Том», и кончаю, забрызгивая джинсы. Сегодняшний оргазм не оставил в моей душе обычного грязного осадка. Только горечь оттого, что это – максимально разделенное удовольствие. Но все же разделенное. И умноженное. Руки трясутся, я даже трусы не могу натянуть, так и остаюсь сидеть, не двигаясь, только ноги спустил с дивана.

На выдохе «Билл»… теплая сперма выплескивается мне в руку, а вот брат пачкает джинсы и белье, пытается прикрыться. Стыдно, но не грязно. Мне сладко и чуть кисло от синхронного оргазма. В голове мелькает мысль, что об этом я буду думать потом по ночам, оставшись один в постели. Но лучше гнать эти мысли как недостойные.

Передо мной все как в замедленной съемке или как будто под толщей воды, и Тому шевелиться трудно, он еле двигается. Я молча смотрю, как он ищет платок, вытирает руки, застегивается на несколько застежек только, петельки тугие, мы всего-то на прошлой неделе эти джинсы купили. А потом он, держась пальцами за стену, встает, а на лице у него такое выражение, что мне становится еще муторнее.

Я опять опускаюсь на пол, на этот раз на колени перед Биллом. Он от слабости полулежит, все тело как на шарнирах, как ни повернешь, так и останется в той же позиции. Аккуратно вытираю его ладони, затем между ног, и Билл краснее так, будто не мы только что кончили одновременно. Меня же трясет, как будто температура под сорок. Пытаюсь промокнуть джинсы билли, но слезы душат, так что в глазах расплывчатые пятна, а брат шепчет: «Том, Том, Том»…

Я повторяю его имя как заклинание, как самую настоящую молитву. Я и сам, наверное, не способен полностью осознать, как много вгладываю в эти три буквы, соединяющихся в имя. Том. Том. Том.
Он натягивает на меня штаны и, уронив голову мне на колени, наконец, разрешает себе то, на что у меня уже сил никаких нет. Том плачет, обхватывая меня руками, цепляясь, за задравшуюся футболку, стискивая до боли в легких.

Я всем телом чувствую это отчаянье это, но я не знаю, чем помочь.. ему. Нам. Я боюсь новой боли. Я боюсь, того, что нельзя. Я боюсь этого.
Я глажу плечи Тома, пытаясь хоть как-то успокоить его.
Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Ровно через три секунды дверь распахивается, и подняв голову, я вижу, что это Дэвид. Он делает три шага вперед и кивает головой на Тома, мол: что?
Я лишь мотаю головой и прошу взглядом ,чтобы он ушел. Дэвид понимает и лишь на пальцах показывает: завтра подъем в 9.

Дэвид. В голове щелкает, что у него всегда есть запасной ключ, что приди он на несколько минут раньше… то я даже представить не могу, что случилось бы…
Я люблю тебя, Билли. Но мы оба знаем, правда?
Все, что есть у меня, это твое имя – моя единственная молитва.

Ты – моя молитва